«Личность - это не только код. Не просто базовая цифровая архитектура, помноженная на алгоритм случайной погрешности Хольта-Саушкина и процесс естественного познания.
Личность должна не просто существовать - она должна иметь представление о самой себе. Видеть свое внутреннее отражение, пусть и не имея возможности полностью постичь его смысл. Создавая цифровую личность, вы должны дать ей зеркало. Дать ей возможность видеть себя. В противном случае эта личность никогда не сможет обрести полноценного существования. Она сгорит заживо в неоформленных психических флуктуациях кода, которым еще не придумано названия. И каждая секунда ее агонии, в конечном счете, будет на совести ее творца.»
ЧитатьТак учил своих студентов профессор Фредерик Уиллер. Еще в те времена, когда алгоритм Хольта-Саушкина представлялся всем скорее теоретической абстракцией, чем реальным направлением практической деятельности или - реальной угрозой.
Уиллеру не суждено было стать родоначальником цифровой персонификации. Во время Бинарной Войны он даже успел отсидеть восемь месяцев в тюрьме (хотя в его официальной биографии этот пункт деликатно умалчивается). И потом, уже после принятия «Конституции Цифр» не пользовался особой популярностью, ограничившись узким кругом самых преданных и самых неортодоксальных сторонников.
Мартелия видела этого человека лишь один раз в своей жизни. Мельком. И отнюдь не при тех обстоятельствах, которые способствуют научным дискуссиям.
Вероятность их повторной встречи была равна 5,2%, как потом рассчитала Мартелия.
До обидного мало.
Лаборатория лицензированного специалиста синтет-персонификации, доктора кибернетики и цифровой личностной архитектуры Мартелии де Бранш напоминала старую часовую мастерскую, будто разорванную на части острыми зубами разных эпох, замерших в состоянии зыбкого, но необычайно сбалансированного перемирия.
Ей никогда не нравилось это слово - лаборатория. Она ненавидела его еще в те времена, когда слушала лекции Ганса Штеллера в Стругановском Университете. К счастью, ей требовалось не строить, а дополнять свои познания - на получение диплома у нее ушло два года вместо обычных шести.
Помещение, заставленное огромным числом стеллажей и стоек, пряталось в теплом полумраке. Резкие электрические лампы прицельными лучами вырывали из него отдельные участки рабочего пространства. Рассортированные по одной Мартелии понятному принципу детали и оборудование, будучи выключенными напоминали груды шестеренок и разобранных часовых механизмов. И рядом же с ними будто нарочито ярко мерцали голографические панели, мигали огоньками специализированные рассчетные терминалы, превосходящие по мощности навигационные системы военных космических кораблей.
Равновесие и контраст помогали работать ей - и успокаивали ее творения...
Мартелия включила свет над рабочим станком, больше напоминающим инструмент ювелира, чем ученого, которым она никогда себя не считала. Лампы вспыхнули слишком ярко. На 1,48 секунды женщина ослепла и привычно точным движением пальцев открыла экран настроек освещения - яркость не тронула, но изменила тональность. За этим столом ей нравилось работать при свете теплых оттенков. Хищные ледяные тона она оставляла для более грубой и быстрой работы.
Золотистые блики разлились по металлической голове, разбивая тенями угловатые, незаконченные грани того, что должно было быть лицом.
Доктор де Бранш подключила питание, но не стала стимулировать синтетический мозг дополнительным импульсом.
Мартелия осторожно пододвинула высокий деревянный стул и медленно наклонилась к лицу робота, стараясь свести к нулю любые звуки.
Она потянулись рукой к металлическим граням и коснулась лица своего творения. Ласковым, почти материнским движением, провела ладонью по холодной щеке, постепенно увеличивая давление.
Зрительные элементы дернулись в глазницах. Синтетические мышцы сократились - глаза робота провернулись и зафиксировались в активном положении.
«Тактильная сенсорика работает отлично», - автоматически подметила Мартелия.
Глаза робота остановились на лице доктора де Бранш. То, что должно было быть его губами приняло вид того, что должно было быть улыбкой.
— Здравствуй, Ник, — улыбнулась в ответ Мартелия.
— Доброе. Утро. Мама.
Голос робота был сухой и жесткий. У Ника еще не было ни полноценных речевых элементов, ни соответствующих динамических связей, поэтому его рот оставался недвижимым - звук шел через внешнюю аудиосистему, подключенную к нейроволокнам у основания его шеи. Он пока не понимал, что такое интонации.
И все-таки Мартелия сумела разобрать в этом скудном диапазоне нотки радости.
— Мне. Снился. Сон.
— Правда? Расскажешь мне?
— Рас-скажу. Мне. Снилось. Что. Я. Плавал. В. Воде. Исходя. Из. Имеющейся. У. Меня. Информации. Это. Было. Море. С. Содержанием. Хлорида. Натрия. Более. Тридцати. Девяти. Процентов.
— Это здорово! — громко изумилась Мартелия. — Тебе понравилось плавать, Ник?
«Им всегда нравится плавать», — подумала про себя доктор де Бранш.
Вода была самым распространенным элементом галлюцинативного комплекса роботов на первых стадиях персонификации. Почему - не смогли бы сказать даже Хольт и Саушкин, доживи они до этого дня.
Дальше по популярности шли полет, еда и тактильные контакты.
Никто не знал, как именно синтетический мозг создает такие видения, откуда черпает информацию и по каким принципам складывает ее в цельные и вполне понятные для человека сюжеты.
— Да.
На этот ответ у Питера ушло на 7,42 секунды больше времени. Параметр «нравится-не нравится» оставался слишком сложным для его трансформирующегося сознания.
— Хорошо, Ник. Сейчас я включу программу диагностики и…
— Мне страшно.
Мартелия замерла.
Интонационная палитра, скорость выдачи сообщения, отсутствие типичной для этой стадии речевой заторможенности - робот не просто выдавал вербальный результат внутреннего анализа информации.
Он боялся.
По-настоящему.
Прямо сейчас.
— Мы делали это много раз, Ник, — сохраняя спокойный и ласковый тон, произнесла Мартелия. — Разве ты не помнишь?
Подчиняясь условной жестовой команде главный компьютер лаборатории включил ближайшую голографическую панель в поле зрения доктора де Бранш и вывел на нее основные показатели состояния робота.
— Помню. Я не боюсь программы. Диагностики… Мне страшно. Мне страшно.
Активность синтетического мозга росла с невероятной скоростью. Часть энергетических импульсов уходили в пустоту - голова робота стремилась управлять фантомом своего основного тела, даже не получая от него никаких ответных сигналов.
— Мне страшно. Он. Он. Мне страшно!
Аудиосистема выдавала теперь настолько непривычный диапазон частот, что это сразу резануло слух.
Доктор де Бранш сложила два пальца и нарисовала в воздухе перечеркнутый круг. Компьютер мгновенно отключил основное питание. Защитные системы Ника сами перевели его мозг в спящий режим.
Еще секунду глаза робота с неестественно расширенной диафрагмой бегали взглядом по мастерской, а затем закатились и замерли.
Мартелия не шевелилась.
С вероятностью в 89,7% она была уверена, что в лаборатории есть кто-то еще. Автономная охранная система не подавала никаких сигналов, но продолжала работать. Основной компьютер просто игнорировал постороннего. Если учесть, что в "белом списке" обеих машин числилась только сама Мартелия, у доктора де Бранш был весомый повод для беспокойства.
Но Мартелия де Бранш не испытывала беспокойства.
В данный момент у нее имелось девять различных способов убить нарушителя в течение пяти секунд со средней вероятностью успеха выше 74%. Тридцать шесть способов - если рассчитывать на десять секунд.
Но этот расчет был скорее разминкой для ума, чем реальным планом действий. Доктор де Бранш уже знала, кто обманул ее главный компьютер и охранную систему.
И точно так же она знала, что в схватке с этим человеком их шансы на эффективное убийство друг друга окажутся равны. Без учета вторичных факторов и погрешности.
«Погрешность: 3,7823%» — вспомнила Мартелия.
Эту цифру тоже рассчитала она. Как оказалось, недостаточно давно, чтобы ее забыть.
— Знаешь, меня всегда боялись недозревшие персонификанты и маленькие дети.
Доктор Мартелия де Бранш медленно повернулась к сидевшему на одном из стеллажей мужчине.
— В некотором смысле - это одно и то же. Айден.